Полуночный визит

Люциус Малфой спокойно спал, видя приятные сны. Поэтому, когда его внезапно вернули в сознание с помощью заклинания «Энервейт», он, что вполне можно понять, был несколько раздражён этим. Сначала волшебник предположил, что его жена, Нарцисса, зачем-то решила его разбудить, и начал было спрашивать, что за неотложное дело у неё возникло. Именно тогда он осознал, что сидит за своим письменным столом — хотя Люциус точно знал, что до этого он лежал в постели — и полностью обездвижен, а прямо напротив него сидит не кто иной, как Альбус Дамблдор. Раздражение Малфоя тут же превратилось в гнев, хотя, разумеется, на его лице (парализованном магией, как и всё остальное его тело) это никак не отразилось.

Почти целую минуту Люциус мог лишь тихо закипать, пока Дамблдор спокойно сидел на своём месте и неотрывно смотрел на него. Когда же его гнев стал затихать, волшебник заметил, что в его сознании появился ментальный зонд. Потрясённый настолько открытым нападением со стороны Дамблдора, Люциус поспешно поднял щиты окклюменции (хотя он, конечно, не был экспертом в этой области).

Тихо вздохнув, Дамблдор начал говорить.

— Добрый вечер, Люциус. Перед тем, как мы начнём, я хотел бы принести извинения за то, что так грубо вторгся в ваш дом. Единственное оправдание, которое я могу вам предложить — я не думал, что вы согласились бы обсуждать тему, на которую я желаю с вами поговорить, и решил, что важность нашей встречи перевешивает нарушение этикета. Что же касается вашего обездвиживания — боюсь, я посчитал, что в противном случае вы будете чересчур агрессивны, поэтому взял на себя смелость обеспечить продуктивную беседу. Знаю, оправдание так себе, но другого у меня для вас нет.

— О, и позвольте мне облегчить некоторые из ваших опасений: ваша семья и домовые эльфы спят мирным сном, и будут спать на протяжении всего нашего разговора. Разумеется, все следящие и охранные заклинания были мной изменены, и от моего пребывания здесь не останется ни следа. К слову говоря, позвольте похвалить эти ваши заклинания — мне потребовались почти две минуты, чтобы найти все их слабые места и с их помощью полностью обойти все уровни защиты. На большинство схем у меня уходит от силы полминуты. Выражаю вам своё уважение.

— Ну а теперь, полагаю, вы хотели бы, чтобы я перешёл к делу. Я знаю, что меня часто обвиняют в том, что я могу очень долго говорить, но так ничего и не сказать; поэтому я приложу все усилия, чтобы избежать этого в столь важном разговоре. Итак, я пришёл к вам, чтобы обсудить две вещи — открытие, которое я недавно совершил, и последовавшее за ним озарение.

— Как вы знаете, вчера был Хэллоуин: первая годовщина так называемой смерти вашего господина, Волдеморта, и того дня, когда осиротел юный Гарри Поттер. Что более важно для меня, это был день, когда я осознанно нарушил волю родителей Гарри и отдал его на воспитание сестре Лили Петунии. Это решение не далось мне легко, и я бы так не поступил, не будь я уверен в том, что вы и ваши товарищи пожелаете убить юного Гарри в отместку за поражение, нанесённое вашему господину. Увы, в случае, когда безопасность невинного ребёнка вступает в противоречие с желаниями его родителей, единственный разумный выбор — поставить безопасность ребёнка выше этих желаний. И, к сожалению, это был именно такой случай.

— Тем не менее, хотя я и был убеждён, что поступил правильно, у меня оставались сомнения. Видите ли, у Петунии были достаточно натянутые отношения с Лили, и она с откровенной враждебностью относилась ко всему, что связано с волшебством. Когда я оставил Гарри у Петунии, я боялся, что с ним не будут обращаться, как с любимым ребёнком. Но всё же он был всего лишь пятнадцатимесячным малышом, и я не мог себе представить, что в сердце молодой матери не найдётся места для того, чтобы со временем полюбить Гарри.

На время Альбус затих, казалось, над чем-то раздумывая. Люциус же быстро перебирал в памяти ту золотую жилу информации, которую ему только что предоставили. Малфой не знал, что заставило этого старого глупца довериться ему, но он решил, что обязательно обратит это к своей выгоде. Возможно, ему удастся добиться ареста Дамблдора, а затем можно будет и навестить «Мальчика-Который-Выжил». Но когда его сердце наполнило злорадное ликование, он вдруг снова заметил ментальный зонд в своём сознании и понял, что ослабил щиты. Снова подняв их, Малфой сосредоточился на Альбусе.

На губах Дамблдора появилась грустная улыбка, после чего он продолжил говорить.

— Я, конечно же, намеревался посещать Гарри раз в месяц, чтобы убедиться, что с ним всё было в порядке. Разумеется, я отслеживал состояние защитных заклинаний, но они редко показывают полную картину. Однако у меня всегда находилась то одна, то другая причина откладывать мои визиты. Мне хотелось бы думать, что причиной этого был лишь слепой оптимизм; но я подозреваю, что в глубине души я знал, что увиденное мне не понравится, и не хотел становиться свидетелем того вреда, что я причинил. Мне ещё предстоит примириться с этой частью себя. Тем не менее, сегодня я наконец-таки заставил себя впервые посетить дом мальчика — и то, что я увидел, мне действительно не понравилось.

— Из уважения к частной жизни Гарри я не стану делиться подробностями того, что я наблюдал. Скажу лишь, что в любом другом случае я бы немедленно изъял ребёнка из подобного окружения и обрушил бы на его так называемую «семью» всю мощь закона. Но это был не «любой другой случай» — это был Гарри Поттер. Я даже не могу пригрозить его семье, ведь тогда они могут выгнать его из дома из чистой вредности, что уничтожит наложенную на Гарри защиту. Я оказался в безвыходном положении, Люциус. Если мальчик останется со своей семьёй, я уверен, что впереди его ждут десять тёмных и трудных лет. Если я заберу его оттуда, вы или ваши сообщники позаботитесь о том, чтобы он не дожил до поступления в Хогвартс. Я даже не могу использовать наши законы, чтобы остановить вас — вы ведь на корню скупили всех нужных людей. Каков же правильный ответ?

Хотя он и пытался полностью сфокусироваться на окклюменции, Люциус не смог удержаться от чувства самодовольного удовлетворения. Даже если глупый магглолюбец сохранит своему драгоценному Поттеру жизнь, грязный полукровка всё равно будет страдать. Но всего через несколько секунд Малфой снова почувствовал непрекращающиеся ментальные атаки. Устало подняв щиты, он снова заставил себя сосредоточиться на старом волшебнике — и как ему вообще удаётся запускать всё новые ментальные зонды безо всяких видимых усилий?

Дамблдор, пристально глядя на Люциуса, лишь приподнял бровь и продолжил говорить.

— Должен сказать, что вы оказались невероятно хорошим слушателем. У меня уже давно не было возможности просто поговорить с кем-то, кто не пытается уверить меня в том, что я чересчур строг к себе, или что я всего лишь скромничаю. Быть может, вы позволите мне немного отойти от темы?

— Видите ли, у меня есть черта характера, которой я не горжусь. Я редко готов признаться в этом даже самому себе, и уж точно ни с кем не говорил об этом раньше. У меня есть проблема с властью — она вызывает у меня невероятное чувство зависимости, и когда я позволяю себе использовать ту или иную форму власти, мне очень трудно, практически невозможно, осознать свои границы. Отчасти поэтому я сосредоточился на накоплении столь обширного багажа магических знаний: я нахожу академические упражнения хорошим способом удовлетворить мою одержимость.

— В юности я едва не позволил этому моему недостатку завести меня на путь становления Тёмным лордом. И если бы не трагическая гибель моей сестры, случившаяся до того, как я зашёл слишком далеко… вполне вероятно, что вы, Люциус, сейчас либо были бы моим слугой, либо были бы уже мертвы. К счастью, я вовремя сошёл с этого пути и осознал, насколько пагубна моя зависимость.

— Именно поэтому моя юность так полна историй о том, как я с головой окунался то в одну, то в другую академическую область — я просто-напросто бежал от любой власти над другими людьми. Но в конце концов директор Диппет уговорил меня стать профессором трансфигурации в Хогвартсе. Я убедил себя, что буду обладать лишь незначительной властью над студентами и буду использовать её лишь в интересах их образования. Но даже тогда я наслаждался возможностью назначать наказания и влиять на мировоззрение учеников. И когда я решил, что в моей власти над студентами Хогвартса нет ничего неправильного, я и глазом моргнуть не успел, как стал занимать в школе всё более высокое положение.

— То же самое произошло и с другими должностями, которые мне навязали. Я никого не просил об этом, но как только я их получил, моя зависимость взяла надо мной верх. Каждый день я должен заставлять себя не переходить за грань, но даже несмотря на это я знаю, что, скорее всего, всё равно это делаю, даже не осознавая этого. Мне остаётся лишь надеяться, что моё использование власти в конечном итоге принесёт больше пользы, чем вреда.

— К слову говоря, именно по этой причине во время войны я отказывался применять смертоносные заклинания. Лишить кого-то жизни, или приказать кому-то другому это сделать — это, пожалуй, высшая форма власти. И если бы я позволил себе лишить жизни вашего господина или любого из его слуг, то, боюсь, не смог бы остановиться до тех пор, пока каждый из вас не был бы отправлен навстречу своему «очередному приключению».

— Подозреваю, что Том — так на самом деле зовут Волдеморта — догадался о моей зависимости и знал, почему я так сдерживаюсь. Если я прав, то, скорее всего, именно поэтому он боялся меня; вернее, боялся он не меня, а того человека, которым я так не хотел становиться. В конце концов, в наших поединках мы всегда были на равных, хотя я и не применял смертельные заклятья. Не думаю, что он хотел бы узнать, справится ли он со мной, перестань я сдерживать себя.

Когда Дамблдор затих, видимо, собираясь с мыслями, Люциус стал обдумывать всё им сказанное, и по его спине пробежал холодок. Почему Дамблдор рассказывает такие вещи заведомому врагу? Да, безусловно, старый волшебник всё это время был вежлив, но Люциус всё ещё был обездвижен, а его разум постоянно подвергался новым атакам. Почувствовав новый ментальный зонд, Малфой с трудом поднял свои щиты в очередной раз.

Дамблдор лишь сочувственно улыбнулся Люциусу и продолжил.

— Да, полагаю, я уже достаточно долго отклоняюсь от темы. Как я и упоминал ранее, я оказался в ужасном положении. Если я оставлю Гарри с его семьёй, он будет в безопасности от вас и ваших товарищей, но пострадает от рук собственной семьи. Если я попробую поговорить с его родственниками, они, скорее всего, просто-напросто выгонят Гарри из дома, чем разрушат всю его защиту. А если я заберу его из дома, то его семья не сможет ему угрожать, но он может погибнуть от ваших рук, или от рук кого-либо из ваших соратников. При этом нейтрализовать вас законным путём я тоже не могу — слишком уж вы богаты и слишком уж у вас хорошие связи.

— Как я и сказал в начале нашей беседы, я совершил открытие, а затем ко мне пришло озарение. Открытие — это та дилемма, которая в данный момент стоит передо мной. А теперь, когда вы понимаете всю ситуацию, перейдём к озарению. У него три части. Во-первых, Гарри фактически должен пострадать из-за преступлений, совершённых вами и вашими сообщниками. Во-вторых, любой мой выбор обрекает меня быть проклятым. И в-третьих, раз проклятья мне всё равно не избежать, я бы предпочёл наказать виновных, а не невинного.

— Я решил создать третий вариант. Видите ли, я ничего не могу сделать с семьёй Гарри, но без защиты вашего господина я, безусловно, могу убедиться в том, чтобы вы больше не представляли угрозы. Когда ваших соратников больше не останется, Гарри сможет благополучно покинуть свой нынешний дом и поселиться у достойной семьи, которая сможет предоставить ему безопасность.

Люциус почувствовал, что начинает паниковать, и стал отчаянно бороться против связывающих его чар. На ментальный зонд он уже не обращал внимания.

Дамблдор вздохнул.

— Что ж, уже поздно, и скоро я должен быть в своей кровати. Я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы много раз позволяли вашим эмоциям взять над вами верх — это очень помогло мне обойти ваши щиты и составить карту вашего сознания. Теперь, боюсь, мне придётся вторгнуться в ваш разум и вырвать из него всё, что вы знаете о вашем господине, его приспешниках и его планах. Уверяю вас: любые попытки сопротивления с вашей стороны меня нисколько не замедлят, а вот для вас этот и без того болезненный опыт превратится в нечто поистине мучительное, превосходящее все пыточные заклятия, которые вам приходилось испытать. Поэтому мой вам совет — даже не пытайтесь. Если вас это утешит, то после того, как я извлеку все нужные мне сведения, я позабочусь о том, чтобы ваша смерть была безболезненной и выглядела естественной.

Люциус в немом ужасе наблюдал, как Дамблдор медленно встал со стула и достал свою палочку. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем палочка взметнулась вверх и направилась ему прямо между глаз. Малфой очень пожалел, что в этот момент не может закрыть глаза.

— О, и спасибо за что, что выслушали меня, Люциус — мне действительно нужно было выговориться. Прощайте, Люциус. Легилименс!

Люциус познал боль, но, по крайней мере, она была не такой мучительной.